Прости? В своем ли ты уме, Фауст? Спаситель, избавивший меня от всех ночных страхов, горячими поцелуями и жадными прикосновениями шепчущий мне - "бояться не надо", теперь просишь у меня прощения? За что?
Но я, растянувшаяся в греховном блаженстве, молчала. В губах заботливо прикуренная сигарета - и хочется ли большего? Не знаю. Не хочу думать. Хочу лишь подольше растянуть этот момент, когда сердце все еще бьется, часто-часто. Когда пытаешься дышать полной грудью, в страхе погибнуть от нехватки воздуха. Нельзя сказать, что в моей жизни было так много подобных моментов. Скорее, их было настолько не много, что я помню каждый из них. Каждый раз иные чувства, иные эмоции. Ни на что не похожие обстановки, ласковые бессмысленные слова шепотом в ухо... А то и громко, брошенные в самом порыве страсти. Какая разница? Это было всегда так по-разному... Лишь одно одинаково: та самая сытая усталость. Пальцы, по инерции продолжающие гладить тонкую кожу. Разум, все еще не пришедший в порядок. Но главное - молчание. Неловкое. Неправильное. Будто произошел не обоюдный процесс, порожденный диким желанием обоих. А будто бы малолетних преступников поймали на горячем. Каждый раз оно возникает, это молчание. Каждый раз мне хочется сказать что-то, к месту и ко времени. Быть может, "спасибо". Или что-то вроде "Ты великолепен". Но молчу. Я всегда молчу в таких случаях. Почему? Откуда знать...
И Фауст не проронил ни слова. Как же я благодарна ему за это! Он и представить себе не может, насколько меня пугают блестящие влажным блеском глаза (больше похожие на что-то жирное и масляное), нетерпеливо тянущиеся к молодому телу пальцы, сочащаяся изо всех щелей половая истома, и все эти слова, порожденные ею. Пожалуй, молчание - самое лучшее, самое правильное, что я могу услышать сейчас. Да и к чему что-то говорить, когда еле слышно звенят наши разгоряченные тела, пробужденные души, слившись воедино, все еще, быть может, не покинувшие друг друга.
Чем обычно занимаются люди после секса? И чем должны? Наверное, обнимаются и разговаривают о чувствах, мечтают, строят планы на будущее, если они любовники. Отворачиваются друг от друга, думая, что завтра рано вставать, если они супруги. Курят, сплетничают об общих знакомых, обсуждают кино и музыку, если они друзья. Расплачиваются и ищут сдачу, если это, скажем, проститутка и ее клиент. Все при делах, у всех все просто и понятно. А как должны себя вести мы? Этого я не знала. Мне было не у кого спросить. Наверное, нужно было уйти, но я хотела верить, что сидеть на чужой кухне, наслаждаясь поздним ужином (или ранним завтраком) - это не предосудительно. И то, что мы сейчас делаем - хотя бы отчасти правильно. И кто знает, может быть, так оно и было, если душу не сковывал жгучий стыд. Если хозяин, не гнушаясь моего присутствия, предложил (разделить ложе? Нет, слишком пафосно. Просто-напросто свою кровать). Закрывая глаза, я успела подумать о том, что ничего страшного, наверное, не произошло. А судить о правильности моих поступков будет только завтрашнее утро. Сейчас - я слишком устала. Слишком...
Непонятное снилось. Дороги, бесконечные, дальние. Сотня остановок. И человеческие лица - много, до безобразия много лиц. Безумная мечта бросить все, отказаться от благопристойного прошлого, застеночной жизни - во что же ты обратилась? Что стало с тобой? Только время проверит мои желания на прочность. Уходящее, скоротечное... Кто бы понял, насколько велик страх потерять его. Яростный ветер, будто насмехаясь надо мной, срывает одежду, обжигая холодом дрожащее тело. Я одна в гнетущей пустоте, страшной, равнодушной. Снова повторение сегодняшних кошмаров. Исчез этот странный раскрашенный мир. Взметнувшаяся рука, чиркающая спичкой. Что?!
Я увидела его глаза - удивленные, испуганные. Слишком трудно мне было понять, отчего так тяжело дышать, отчего наворачиваются режущие слезы.
- Что происходит...
Хотелось обратиться по имени. Но кажется, он забыл представиться. И как начать? Даже неизвестно. "Доброе утро! Как тебя зовут, прости, запамятовала..." Бред. Полный бред. Еще лучше - "Кто ты?" Прикинуться, что не помнишь ничего из произошедшего. Что вчера случилось некое помешательство, трусливо снять с себя любую ответственность, да из головы выбросить. Выход? Выход.
Но поздно. Ни на улыбку, ни на ласковый взгляд, ни даже на притворный стыд времени не остается. Перепуганным зверем оглядываюсь по сторонам, кости застонали от увиденного, разум охватывает настолько панический ужас, что даже беспомощный визг не может вырваться на волю, тонет где-то в глубине грудной клетки.
Рука прикрывает лицо, с каждой секундой дышать приходится через силу. Тело парализовало ужасом, только перепуганные глаза устремлены вверх, на Фауста, пытаясь понять, что здесь все-таки произошло, отчего в его руках... Нет, Господи, нет! Это сон, всего лишь страшный сон! Я сейчас обязательно проснусь!

Огонь! Огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем. Гори, гори, прежняя жизнь! Гори, страдание! Слова, бьющие по глазам, не отпускали изнутри, распаляясь звуками бесноватого хохота - чарующими. Пугающими. Я вспомнить не могла, где прежде их слышала, но разве сейчас это так важно? Разве об этом сейчас можно думать?
Несколько десятков любопытных глаз. Ноющая рука - как же боялась я выбежать в объятия рассвета обнаженной, наверное, куда больше, чем сгореть заживо в полыхающей квартире, ставшей для меня уже такой привычной. Только оказавшись на воздухе, подобно выброшенной на берег рыбе, обратно оказавшейся в живительной воде, я смогла почувствовать, как же мне холодно и страшно. Бережно брошенный на плечи плащ, казалось, вовсе не прикрывал моей наготы, соседи, ранне-утренние прохожие-зеваки, моментально приехавшие пожарные, все, казалось бы, смотрят на меня, в самую душу - "как ты оказалась здесь?", "Откуда знаешь этого человека?" Нет, я не боялась расспросов. Не боялась чужого осуждения. Страшно было стоять вот так, подняв наверх голову, наблюдая за клубами едкого черного дыма, едва не погубившего нас двоих. Это было выше моих сил, но не могу я отчего-то опустить вниз голову, упасть на колени, зарыться в недрах плаща. Не поможет все это мне исчезнуть, будто ничего такого не происходит со мной сейчас.
Щипет лицо от потока слез, неудержимо скользящих по щекам. У всех вокруг, казалось, столько дел, разве интересна кому человеческая парочка пострадавших. Буйство стихий, небывалая катастрофа - вот что достойно внимания, а то что молодой человек остался без жилья, или, может быть, у него там кто-то умер, разве способно заинтересовать это людские умы, вызвать в сердцах хотя бы каплю сочувствия?
Если бы не заботливые руки, обнимающие мои плечи, я бы, наверное, разум потеряла. Холод и страх... Самое тяжелое сейчас - остаться одной.
- Почему так? - задаю самый глупый, самый бессмысленный вопрос. Потому что спросить об этом больше некого. Потому что лезет он наружу даже при всей своей неуместности. Дрожащим телом прижимаюсь ближе к Фаусту, утыкаясь в его грудь, чувствуя горький запах дыма и чего-то еще, едкого, строительного. Непонятного...
- Что делать теперь?
Снова щипет глаза. Снова беспомощный тихий плач. Кусаю губы, чтобы не разрыдаться в голос. Как трагическое наваждение, ударяет в голову обрывок - то ли сновидения, то ли воспоминания. Кажется мне, что еще будучи в смертельной опасности горящей квартиры, увидела что-то такое... Не знаю. Произошло что-то такое, странное, дающее убийственный ответ на вопрос, откуда вдруг возник этот пожар. Не знаю. Не помню. Отчего-то кажется мне, узнай я правду, восстанови в сознании недостающий паззл - сей же час погибну от ужаса. Что-то случилось с плитой. Куда-то закатился не потухший окурок сигареты. Так бывает... Бывает...

Я выбрала собственную жизнь, вдали от целомудренных оков. Я выбрала себе одежду, и за считанные секунды лишилась ее. Выбрала места для посещения, откуда тут же сбегала - и уютный отель, и тихую кофейню, и залитый ярким светом ночной гастроном. Я выбрала сама, на что потратить деньги, которые уже неумолимо кончались, утекали, как вода сквозь пальцы. И, казалось бы, должна счастливой быть, за то что делаю осознанный выбор, и за то что моя жизнь принадлежит только мне одной. Но только сейчас понимаю, ни один мой сделанный выбор не привел меня ни к чему хорошему. Значит, по большому счету, чему я должна радоваться?
Но на радость и печаль не оставалось никаких сил. Того, что происходит сейчас, просто не могло быть наяву. Это сон, это порождение детских кошмаров и необоснованных страхов. И страшнее всего то, что я озираюсь по сторонам, периодически щипаю себя за тонкую кожу, а проснуться никак не выходит.
Уходим... Все дальше и дальше от жадного пожара, от людских перепуганных взглядов, расспросов и упреков. Жуткая усталость в исколотых босых ногах, жалкие крохи сна - все это давало о себе знать. Настолько велико было желание сбросить с плеч удушливое пальто, в которым становилось невыносимо жарко. Но под ним практически ничего не было. Какая теперь уже разница? Кажется, людская толпа и без того не оставляет нас в покое от своего внимания, будто девушка, одетая так не по погоде в совершенно неподходящие вещи, вызывает гораздо больше любопытства, чем если она в одном нижнем белье гуляет.
Но я стоически молчала. А может быть, просто сил не находилось на разговоры. Да и о чем тут говорить? Смаковать подробности пережитого? Выпытывать, как же все-таки это могло случиться? Сказать, что мне все еще страшно, хочется переодеться и выспаться? Хуже не придумать. Я молчала, сливаясь со звуками города, задыхаясь от его беспощадных солнечных лучей.
Кажется, мы что-то покупали в первых попавшихся лотках. Заходили в летние кафе, чтобы перекусить недорогой пищей. Нескольких часов вполне хватило, чтобы смириться с неизбежными чужими взглядами. А теперь...
- До Флоренции?
Никогда я не была в этом городе. Не знала, какие там живут люди (Да наверняка такие же, как и везде...) Не знала, какие там есть улицы. По каким маршрутам ходят автобусы. И даже представить не могла, почему мы едем именно туда. Страшная догадка, связанная с пожаром, заставила оцепенеть и нервно закусить губу. Но ведь уезжая из Пьяченцы, я обещала себе быть сильной. Обещала справляться со всеми бедами самостоятельно. Обещала, что впереди будет только самое лучшее. Почему же сейчас трусишь? Почему тебе должно быть так страшно?
Нарушив молчание, Фауст спросил о незаконченных делах. Не сразу так и я поняла, что он имеет в виду. У меня, и недели не прожившей в незнакомом Неаполе, какие дела быть могут? Из знакомств и то один лишь только ты...
Нет, никаких дел. Поехали. Увези меня отсюда подальше. Расскажи, что это всего лишь сон, что отродясь мы не бывали в Неаполе, и о пожаре ни сном, ни духом. Но как же...
Белые листы со следами грифельного карандаша. Бархат изящной папки, в которой нашли они свое единственное пристанище, в которой еще имеют право называться живыми. Сердце болезненно сжалось. Все люди - рабы своих вещей... - заливает щеки краской внезапно пришедшая мысль. Но ничего мне с этим не поделать. Навечно останусь прикованной к тому месту, где хранится часть моей души, убитая, и воскрешенная мазками.
- Это недолго, честное слово. Забрать только, и... все.

И все... - прозвучало буднично, обычно, ну может быть, слегка извиняясь за вероятно разрушенную картину происходящего. "И все" - словно шаром покати, словно плевать хотела, что будет после. Но ведь это не так.
Вспоминался последний день, проведенный в Пьяченце, в нашей с сестрой комнате, которую мне всегда запрещалось обставить по своему вкусу. Только со звуком уезжающего транспорта канули в небытие все чувства, что одолевали меня в ту мучительную ночь. А ведь это было больно. Хотелось спрятаться в темный угол, дрожать от холода и горя, хотелось не чувствовать, как сотня разрушительных страхов обволакивают сердце ядовитым плющом и колючими шипами, что резали мою кожу, причиняя множество страданий. Не вернется теперь моя старая жизнь, никогда не будет по-прежнему. Выбор сделан давно, и вовсе не в пользу нравственной благопристойности и уюта. Ты не тот человек, Марта, что пытаешься вырастить в своей душе. Покой не для тебя.
Нет! Не думать об этом! Не поддаваться снова апатичным соблазнам. Иначе придет к тебе вновь эта безобразна старуха - Мучительная Боль. Никогда не станет так, как прежде. Потому что ничего у тебя уже нет. И в особенности, нет больше этого самого "прежде".
Звонкий и холодный металл карих глаз. Я не помню тепла. Не помню тех, кого любила когда-то, о ком еще могла страдать. Наверняка их будет несравнимо много, и каждый попытается стащить осколок сердца, подобно боевому трофею. Уже не важно. Забирайте хоть все целиком, мне же проще. Поставьте в красивую рамку, в золотую оправу, и любуйтесь на здоровье. Какая мне уже разница?
Такси? Да, конечно. Сделаем так, как ты скажешь. Улыбаюсь одним лишь взглядом, протягивая хрупкую ладонь к мужскому плечу. Из-под широкого рукава виднеется давно заживший шрам - вечный браслет запястья. Подумать только! И это когда-то сделала я? Просто не может быть...
Было и такое. Было, когда себе совсем не принадлежала - так, смеющаяся кукла без боли и страха. Было и такое. Потому что кому-то так было нужно. Кому-то было до того самое что ни на есть дело. Только теперь это все сущие мелочи, по сравнению с тем, что произошло буквально несколько часов назад. Тихо прислушиваюсь - способно ли мое сердце еще биться? Конечно, не молчит оно, зараза! Это несмотря на то, что так и не удалось хорошенько выспаться. Несмотря на то, что ноги почти окаменели и не чувствуют под собой никакой твердости - удивительное ощущение, к слову. Сердце бьется, да куда оно денется? Слишком короткая у него, должно быть, память, если забывает, как было в первый раз. А будь что будет! - стучит оно в унисон с воспаленными мыслями. И неважно, что ждет впереди. Пусть хоть утопят во льдах чужой равнодушной души. Пусть проколят уцелевшие вены, обольют взаимообоюдной гадостью с названием "бывшие отношения", от которой до конца дней не отмыться. Это знает один только Бог... Если он еще существует. Иначе бы не допустил ничего из произошедшего, верно?
Резкий рывок, чуть не спотыкаюсь, когда кончики пальцев ног обретают хоть какую-то чувствительность. Не я бегу вслед за Фаустом, о нет. Знаю же - стоит только обернуться назад, и смогу увидеть себя прежнюю, загляну в глаза глупой молодой провинциалке, которая окончательно порастеряла все остатки страха и совести, что позволила себе провести ночь в квартире незнакомца, и каким-то нереальным чудом осталась жива. Не могла она убежать с ним, пускай отправляется в родимый отчий дом первым же поездом, ибо здесь их немерено. Видеть не хочу больше дуру, чертову Марту Риччарди, что втянула меня во весь этот цирк абсурда. Теперь моя жизнь ее не касается, даже на прощание рукой не махну. Хватит с меня.
Все вокруг такое холодное. Это и есть удушливое лето? Так неприятно чувствовать этот холод, со страшной силой залупивший по раскрасневшемуся лицу. Одна лишь слабая надежда: Скоро все это закончится. Когда же, когда? Не знаю. Скоро... И быть может, со временем я перестану ненавидеть прежнюю жизнь и прежнюю Марту.
Теплый салон автомобиля, в который нам едва не довелось угодить. Косой взгляд водителя, изо всех сил пытающегося сохранять беспристрастность, как это только возможно, видя перед собой двух придурков, одетых не понятно во что. Но мне плевать, плевать! Из груди вырывается нервный смешок, и так хочется большего. Смеяться, пока не начнет саднить горло. Запустить тонкие пальцы в пряди волос Фауста. Прижаться к нему, уткнуться лицом в шею, ощутить запах кожи. А к чему была такая спешка, почему нас сейчас едва не задавило под колесами - должна ли я это понимать? Почему во всем обязательно имеют место быть причина и цель?
Но озорной поворот головы не предвещает ничего хорошего. Застывшая улыбка на губах разбивается сотнями осколков и пропадает совсем. Самое страшное - не утренний пожар. Не забытая душа в недрах железнодорожного вокзала. А взгляд Фауста, с не пойми какой отражающейся чертовщиной.
- Что случилось? - шепчу, тут же осекаясь. Ворох дальнейших вопросов проглатывается за глубоким вздохом. Не должна спрашивать. Я знать должна, непременно знать! - Не важно. Это скоро закончится навсегда, обещаю.
Более всего мне хочется знать, что именно. Но я пойму - пусть не сейчас, позже, через неделю, год, через несколько жизней или даже целую вечность, но непременно пойму. Главное... Что оно закончится. Потому что иначе просто не может быть.

Хочу быть похожей на Мелюзину, мою сбежавшую кошку. Хочу с таким же грациозным изяществом гулять по крышам, беззаботно тонуть в свете уличных фонарей и водить ухом, слушая редкие звуки спящего города. И заметить не успеваю, как укрылось палящее изнурительное солнце за горизонт, как, цепляясь за бархатную ткань ночного неба, вскарабкалась на него чародейка-луна. Слишком яркая, слишком злостно красивая, как жестоко обманувшаяся в жизни синьора, что оставит после себя потоп и ворох разбитых сердец, а сама никогда не наступит на старые привычные грабли, ни-ни.
Даже сейчас такой большой, оживленный и гудящий город просто не может сладко почивать, укутанный ночной пеленой. Но в некоторых окнах уже нет света, и я не отказалась бы точно так же - видеть цветные сны, уткнувшись лицом в знакомый и родной запах, растворяясь в нем без остатка, зная - даже утром, уходя на работу, или покидая меня навсегда, этот запах еще долго будет жить в моем доме, спать на моей подушке, бередить мое сердце... Но даже и того у меня нет. Только свет ночной луны, должно быть, очень шелковый и приятный на ощупь. Прикоснись - и зазвенит низкой переливчатой мелодией. Тревожной, но удивительно сладкой.
Кажется, теперь я начинаю понимать Фауста. Уж не передалось ли мне, согреваемой чуткими кончиками пальцев, его беспокойство, его нетерпение. Наверное, он слишком долго чего-то ждет, чтобы до сих пор еще сидеть на одном и том же месте. Наверное, нам обоим следовало бы быть осторожнее. И наверное... Святая Мария! А вдруг нас уже ищут? Зачем, зачем ты настояла на том, чтобы мы поскорее ушли оттуда? Что, если все вокруг теперь думают - мы виноваты в произошедшем, мы сами утроили поджог той злосчастной квартиры. Но ведь это не так! Бледнеют пальцы, изо всех сил сжавшие ладонь Фауста. Дрожат губы, что-то непонятное прошептав водителю. Он прав. Нам надо срочно уехать отсюда, и как можно подальше. В другой город, да хотя бы и в другую страну - неважно!
Как жалко заглушать эту прекрасную ночь звуками своего панического беспокойства. Но как быстро все это произошло! За эти обрушившиеся перемены, за этот отчаянно надломленный мир, за сущие мгновение, что так быстро пролетели, принеся столько проблем, бед и разрушений - я и осмыслить не успеваю, я лишь позволяю увести себя подальше от этого кошмара, а что будет потом? Этого я и придумать не могу...
Мы не делали этого, не делали! Судьба сама все решила за нас. Что нам теперь остается? Никогда я не знала подобных ощущений. Никогда не чувствовала, как нестерпимо могут болеть мысли. До такой степени, что разум может погаснуть на глазах. А им будто доставляло это какое-то изощренное удовольствие - переплетаться змеиным клубком, растягиваться-рваться, раздуваться-лопаться. Как весело, и как чертовски больно! Вместе в ними, с этими изодранными ошметками сознания, умирали и идеи, пути решения проблем, попытки взглянуть в будущее (что же ждет нас дальше?) Вот их-то жалко до слез! И что теперь? Я услышу треск и хруст своих ломающихся принципов? Так, получается?
Распахнувшийся номер уютного отеля. Я знаю, сюда когда-то заселилась Марта Риччарди. Наивная особа, жаждущая нового света, новой жизни, полной приключений. И, вот досада, главное приключение всей жизни обернулось для нее гибелью. Может, она осталась бы жива, зная, что нельзя позволять чувствам взбеситься до такой степени. Что самое лучшее - убить их сразу. Потому что так нужнее и так правильнее. Теперь же в память от нее - остатки жизни грифельных следов.
Веки дрожат слегка и нехотя открываются. Зеркало, в котором отразившаяся молодая брюнетка скинула с себя безразмерное чужое пальто. Нет ни желания, ни времени даже на единственную улыбку своему зеркальному двойнику. Зачем? И без того известно, как мягко подчеркивает включенный ночник все контуры аскетичного тела. Когда-то все это принадлежало глупышке Марте. Так принадлежало, будто и не было всего этого вовсе... Незачем было девчонке считать себя мной. Ей же принадлежал разве что аромат масляных красок, крови и пепла.
Здесь слишком спокойно и тихо. И это несмотря на то, что и Фауст, черт возьми, был вместе со мной на волосок от гибели. Если нас найдут и убьют, интересно, сможем ли мы притвориться, что всего этого не было?
Судорожно открывшиеся ящики письменного стола. Где же, ну где!? Куда она ее спрятала? Вот, то что нужно - обитая бархатом папка.
- Ты знаешь, что там находится, Фауст?
Не знает. Откуда же ему? А и я вроде как помнить должна...
Осторожно открытая находка. Чужой внутренний мир машет ручкой и натянуто улыбается, пытаясь изобразить приветствие, но ясно дав понять хмурым взглядом - нам не верят и нам не рады. Не печалься. Я ненадолго.
- Как и любая другая мечтательная девчонка ее лет, Марта лишь хотела понять эту жизнь и найти в ней для себя самое лучшее. Она писала лишь то, что рвалось из нее наружу. Ни одной просьбы, ни одного заказа - только то, что хотелось видеть и запечатлеть.
Престранный народ - художники, - улыбнулась я собственным мыслям. Нельзя же так долго прожить с такой разрушительной силой воображения. А все оттого, что мечты имеют ужасное свойство сбываться.
- Следовало бы и раньше избавиться от этого хлама, но...
Неопределенно пожимаю плечами. Даже заметить не успеваю, что из одежды на мне - лишь бархатная папка. Ею, конечно, можно и прикрыться, но это вздор. Просто сумасшедший вздор!
Я забрала все то, что мне нужно...
- Я забрала все то, что мне нужно...
Готова?