Даже как-то обидно. Стены уютного отеля вокруг себя вижу, мебель и вещи, к которым придется прикасаться, и не раз. Запахи, к которым тоже нужно будет привыкнуть. Место, совершенно новое, в котором еще нет ни одной частицы меня. Очень обидно. Больше двух лет росла во мне и развивалась эта потрясающая мысль: изменить картинку собственной жизни, что-то послать к чертям, где-то о чем-то забыть, и не вспоминать во веки веков. Каких трудов стоило... Нет, даже не то, чтобы собрать дорожную сумку и "поминай как звали". В какой-то умной книжке по психологии прочитала, что мы не можем избавиться от вредных привычек, поменять что-то в своей безынтересной жизни, по причине того, что мозг плохо способен разделить понятия "сегодняшняя Я" и "завтрашняя Я". Оттого и совершаются довольно глупые вещи, навроде ночного бдения, когда тебе завтра вставать чуть ли не с первыми петухами. Забывает сознание, насколько это будет тяжело. Даже не подумает об этом.
Я вот жила эти два года, и все думала, рисовала в своем воображении радужные картины - как оно будет, когда я исчезну? Не написав ни единой записки, оборвав все концы, поднять своим поступком на уши весь предательский город. Больше чем уверена - так оно и будет. Но разве ведома тому яркость красок жизни и радужность реальности, кто привык смотреть на мир сквозь очень-очень темные очки? Конечно, это всяко лучше, чем подобный аксессуар розового цвета. Хотя он, надо признаться, в этой ситуации был бы куда больше приятен.
Впереди - неизвестное, таинственное, загадочное. Я совершенно одна в потрясающей красоты огромном городе, где совсем никого не знаю, и, что более приятно, никто еще не знаком со мной. Как-то иначе ведут себя молодые девушки, оказавшиеся на моем месте. Их наивная вера под знаменем "Впереди - только лучшее!" не может не потрясать, ведь через год, в лучшем случае, красивая сказка рухнет, а что останется? Ничего, конечно... Мне тоже, быть может, хотелось бы так же порадоваться. Тому, что ночевать теперь придется не в своей комнате. Тому, что вот она - самостоятельная жизнь. Что кошелек отягощает не слишком уж приличная сумма денег, но на первое время этого вполне хватит. Радоваться надо, радоваться. Только вся суть игры такова, что куда бы мы ни отправились, что бы мы ни оставили в своем прошлом, мы всегда берем с собой... Себя самого. Потому-то так все тяжело.
Осталось лишь отдохнуть с дороги, от бессонной ночи, которая утопила меня в раздумьях. Никогда не понимала подобную прихоть - спать по ночам. Это же время такое, совершенно особенное. Его можно наполнить табачным дымом, собственными мыслями, берущей за душу тишиной. Нет, почивать в такое прекрасное время суток решительно невозможно. А вот раннее утро каждый раз навевает большую усталость, заливает веки свинцовой тяжестью, и на завидное недоумение людей-жаворонков я предпочитаю видеть сны. Только к рассвету, и никак не раньше.

В том месте, куда я везу тебя, дочка, нет всей этой мишуры, притворства. Там не нужно притворяться кем-то еще, кроме себя самой. Здесь можно посидеть в абсолютной тишине и покое, коли хочешь. Но и познакомиться с кем-то приличным молодая леди может только здесь. Уж не в какой-то там подворотне, прости Господи! - зачем-то повторила я про себя слова пожилого таксиста, добыла из недр подсознания. Хотя казалось, что слушала я его вполуха, улыбаясь приличия ради и кивая в такт спокойному голосу. Этот синьор, напоминающий мне моего папу, пожалуй, оказался прав. Заведение было не особенно многолюдным, ну да этого сейчас и не требовалось. Да, хочется иногда шумной толпы, хочется влиться, стать ее неотъемлемой частью, поддаться общему веселью и кутерьме. Но только не сейчас.
Сейчас успокаивала темные глаза неброская обстановка. Серебристо звякнули дверные подвески, гостеприимно приглашая войти. Еще завидев меня издалека, приветливо улыбнулась официантка, будто и не в общественное заведение я пришла, а на чай к лучшей подруге. Это понравилось. Удобное сиденье, тонкие ароматы древесины, качественного кофе и чего-то очень аппетитного - это располагало, приглашало и не отпускало. Внутри что-то екнуло со слабым немым укором. Внутренняя Старая Зануда уже вовсю шептала о том, что я совсем-совсем одна в незнакомом городе. Что кошелек мой вовсе не резиновый, и никогда таким не станет. Что здесь у меня нет ни работы, ни обеспеченного супруга, даже дальней богатой родственницы и то нет. Все осталось в далеком (теперь уже) прошлом. Все позади, есть только настоящее, с ароматом кофе и уюта. Есть счастливое будущее, неизвестно на что похожее, но оно непременно наступит. Тогда я смогу позволить себе появляться здесь хоть каждый день, наслаждаясь этой маленькой частичкой неаполитанской души. А сейчас... Что же... Ответь самой себе - есть какой-то смысл в деньгах, если всегда и во всем себе отказывать, если так и не найти время на то, чтобы их потратить? Для чего они тогда нужны?
Я улыбалась. Встряхнув блестящими волосами, отогнала прочь скучные и неинтересные мысли. Все хорошо. Все будет хорошо. Еще вчера я и подумать не могла, что у меня когда-нибудь получится покинуть Пьяченцу. А сегодня уже собираюсь пить кофе в одном из баров Неаполя. Еще одно сегодняшнее событие приятно согревало душу, подсказывая, что это действительно город больших возможностей. Что теперь-то у меня их будет куда больше, чем в том пуританском закутке, где я родилась и жила. Совсем скоро должно состояться прослушивание в небольшом театре, если верить объявлению, найденному в интернете. Конечно, это нельзя считать моей заоблачной мечтой, но все же стоит с чего-то начинать. Многие известные люди тоже с чего-то начинали. Лучано Паваротти, например, рос в семье фермера и работал учителем в начальной школе. Не все в жизни можно получить вот так сразу. Снова улыбаюсь в ответ не менее дружелюбной баристе.
- Здравствуйте. Один капучино, пожалуйста.
Не спрашивай, сколько он стоит. Не смей спрашивать.

Штормило. Это, оказывается, пьянит хуже алкоголя, который я впервые попробовала на выпускном вечере. Не кофе, истекшее за пределы красивой фарфоровой кружки. Нет, он остался опрокинутым на столике того бара, поначалу показавшегося мне таким уютным, и за считанные секунды пребывания ставшего просто адской обителью. Только тебя, глупая, могло так напугать воображение. А по сути, что страшного случилось? Посмотри в реальность - в ней все может произойти иначе.
Как трудно-то это осознавать... Детская глупая игра, что-то среднее между проверкой собственной интуиции и школьных сочинений из разряда "рассказ по картинке". Глупо. Ужасно глупо. По началу-то все казалось забавным. Марта Риччарди, подумать только, создатель и вершитель судеб человеческих... Вот, скажем, тот угрюмый молодой человек - чего он так печален и пропускает одну за другой рюмки крепкого алкоголя? Наверняка жена ушла, забрала детей, и обчистила до нитки, вплоть до последнего выходного костюма. Две дамы средних лет... Одна спит с мужем другой, вторая догадывается, но так как дорожит обоими, молчит. И молчать будет до скончания дней своих. Пожалуй, сегодня я была в ударе. Была... Пока не увидела ту парочку, которую совершенно точно можно было бы назвать "странная". Ну, разве что Фрида, моя приятельница, предпочитающая словечко "жуткий", выразилась бы немного иначе, да. Суть не меняется.
Воздуха не хватало смотреть на них. Что-то мрачное, мистично-тревожное, заставило дрожащей рукой расплатиться за напиток, и отправиться восвояси, пока не случилось страшного. Что могло случиться - мне неведомо. Всего лишь грустная женщина, с какой-то необъяснимой печатью одиночества на челе. И мужчина... Нет-нет-нет, даже думать о нем не смей! Помнишь, как было в одном из фильмов про Зло? Стоит только подумать о нем, как оно тут же подкрадется ночью к твоей постели и заберет тебя для пропитания своих выродков.
Я точно знала одно - этой ночью мне не попасть обратно в отель, ставший моим временным пристанищем. Хоть и с большой натяжкой, но это место можно назвать моим домом, потому что другого пока еще нет и в ближайшее время вряд ли предвидится. Что же делать? Я не знала. Но это был самый последний повод для беспокойства - чем занять себя в оживленном городе. Пойти было явно некуда, но мне и не особенно хотелось. Казалось, что эти прекрасные улочки Неаполя даруют защиту, шепчут напевными голосами: "Пока ты здесь, тебе нечего бояться..."
Было бы глупо довериться тому месту, где ни разу и не была. Но у меня все равно нет другого выбора. Куда лучше раствориться мнимой невидимкой в незнакомом городе, сбить с толку короткой стрижкой, отсутствием макияжа, и мужским костюмом строгого покроя, чем вот так же сидеть в обманчиво уютном баре на месте той несчастной женщины.
Кажется, это еще не все. Была некая деталь, что-то такое, плохо подмеченное, но запомнившееся. Некстати напряженная память, словно оголенный провод - и дрожат пальцы, бледнеет лицо, сердце бьется учащенно - неужели это было на самом деле? Ухнув вниз, душа леденеет. Я же говорю самой себе робкое - нет. Шаг, вспотевшая ладонь. А если это правда? И чуть смелее, самой себе - нет. Прикушенная губа, глубокий вдох-выдох. Я не помню. Но кажется, все увидела собственными глазами. Нет. Череда обманов, оптическая иллюзия, разыгравшееся воображение, но - нет! "Этого" не было". И может быть, не потому что не было на самом деле. А из-за того, что мне проще так думать: ни-че-го не было. И даже близко подобного.
Из груди вырвался нервный смешок - надо же, какая глупая. Эта привычка, уцепившаяся хвостом из далекого детства, привезенная в любимой сумочке из родной Пьяченцы, привычка видеть везде что-то совсем небывалое, додумывать, преувеличивать, а главное, доводить саму себя до нервной дрожи, убеждая любыми способами в правдивости искаженной реальности. Этому давно придумано довольно мягкое объяснение - "богатое воображение". Впервые такое словосочетание я услышала на приеме у детского психолога. Девочка вполне здорова. У нее просто очень богатое воображение, которое следует всячески развивать.
В свое время такая трактовка очень успокоила моих родителей. А сейчас успокаивала и меня, убеждая, что и мистическую пару я лишь сама себе придумала. А клыки и покрасневшие глаза того привлекательного мужчины - тем более. Подумаешь... Могло бы быть и хуже. Гораздо хуже. Придумать тому человеку хвост, рога и копыта - то вполне в твоем духе. А тут... Глаза и клыки. Всего лишь...
В отель по-прежнему не тянуло. Осадочное послевкусие страха дышало в спину, делая шаги более быстрыми, фальшиво уверенными. Хотелось забрести туда, где в позднее время еще можно встретить людей. Но не когда на их лица падает полумрак питейного заведения. Когда каждый устремлен по своим бытовым делам, когда нет времени пристально разглядывать недавно приехавшую в Неаполь незнакомку. Хотелось слиться с равнодушной толпой, убеждая себя, что в таком людском одиночестве, "одиночестве в толпе", ты - не более, чем серая тень. Нет людям до тебя никакого дела, а значит, никто тебя не найдет...
Мне повезло. Без карты, без красочных вывесок, без каких-либо указателей я сама набрела на круглосуточный гастроном. Чувство облегчения моментально наполнило душу. Пожалуй, я нашла то, что искала. Идеальное место - яркий свет, шаблонно приветливые кассиры и такие же равнодушные люди, желающие лишь одного - поесть, невзирая на вред ночного насыщения. Никогда мне до сей поры не приходило в голову, что от чего-то пугающего можно спрятаться в магазине. Это только в детстве - в кровати, под теплое одеяло. А с возрастом ценности очень меняются. Спасительный успокаивающий свет. Действительно открыто.
- Ой! - с удивлением услышала я собственный выкрик. Не знаю, в какой момент я совершенно перестала обращать внимание на происходящее, смотреть по сторонам, осторожно озираться по сторонам, пытаясь не упустить из виду ни одну деталь, ни одного случайного прохожего, который может нести в себе потенциальную опасность. Как глупо и неправильно - думать о том, что случилось с тобой ранее, забыв, что и впереди ожидать может нечто... более страшное.
Поднимаю глаза, опрометчиво забыв изобразить в них нечто похожее на сожаление. По логике вещей, да хотя бы по элементарным правилам приличия, стоило бы так сделать. Все-таки я виновата в столкновении с незнакомцем, и вышло это по моей невнимательности. Сумка тут же падает из рук, и в неловкой заминке я отчетливо слышу жалобный звук разбитого стекла. Дышать перестаю. Только не это!
Любимое зеркальце, подаренное бабушкой на совершеннолетие - настоящий антиквариат, дорогое стекло в обрамлении из серебра, украшенное искусной гравировкой. Выпрашивала его с пяти лет, а оказалось, что и года не смогла сберечь его. Зачем же ты взяла его с собой, криворукая?
- Извините... - севшим голосом выдавливаю синьору, так и не взглянув на него. Опустившись вниз, поднимаю сумку, с замиранием сердца извлекая оттуда бабушкин подарок. Что я и предвидела, чего и боялось - зеркальце безнадежно испорчено. Тяжело вздыхаю. Ну вот, и приехать не успела... За что мне все это?

Странное казалось. Что ночь - это вовсе никакая не ночь. Гастроном - не гастроном. Так лишь, происходящее - нелепый отрывок, самым безжалостным образом вырванный из контекста. Осколочные отражения - пять маленьких кусков. Пять ликов вместо должного одного, будто ментальные братья-близнецы незнакомца. Трещину можно было бы посчитать и красивой, если бы не мои глубокие сожаления о подаренной вещи. И, подобно этим осколкам, возникает много-много таких вот разрушенных "если". Если бы я пристальнее вгляделась, если бы не была столь суеверной и если бы не верила в беду от разбитых зеркал... А еще - если бы не символичность ситуации.
Мужчина. Рядом. Стоило бы забрать уцелевшие остатки - безнадежно испорченного подарка и собственного благоразумия. Извиниться, скромно опустив глаза. Развернуться и уйти. Но зачем и куда? По равнодушным рядам магазина, лениво озираясь по сторонам, в легком подглядывании за другими посетителями - у кого нынче будет на поздний ужин морская капуста или пиво с лазаньей? Слоняться по кафельному полу, размеренно отбивая дробь низких каблуков, теребя лацкан строгого мужского костюма, в немой надежде хоть чего-нибудь захотеть купить? Как просто и банально. А сейчас - хоть какой-то уход от щемящего одиночества. Две секунды, три. Бесценно...
Можно было услышать и поверить. Соглашаться или остаться при своем мнении - разве есть весомая разница? Но я киваю. Из необъяснимого страха потерять себя. Из горечи внезапной мысли, что все мы, весь самонадеянный род людской - обречен. Таковы условия игры, таково древнее наказание, расплата за наше сущее: рубить с плеча, безжалостно и бездушно не верить. Ни окружающему миру, ни друг другу. Своими собственными руками, мужскими и женскими, изящными и неприглядными, ежечасно разрывать и путать нити чужих судеб, убивая одним лишь неверием. "Нет ни правды, ни истины" - думаем мы, считая подобные мысли суровым опытом и умением жить, что значит "с головой". Так и теряем себя, утопая в собственном самообмане. Не зная, да и узнать не стараясь настоящую цену нужности, важности, красоты и таланта.
Оттого я и киваю, соглашаясь. Просто соглашаюсь со словами незнакомца, особо не задумываясь над их смыслом. Ведь он такой же, как и я - пришедший. В определенное время и в определенное место. За плечами у него - дни, месяцы и годы, в сердце - жизнь собственная, иная, ни на что не похожая, как не бывает, например, абсолютно одинаковых выпавших снежинок. Было ли ему до меня какое-то дело, или он, потратив минуту шаблонной вежливости, стремился к другому, к чему-то своему неизвестному - откуда мне знать? Каждый из ныне живущих, заметь, КАЖДЫЙ, начинает свой жизненный путь со вспышки ослепительного света. Заканчивает тьмой. А промежуток... Каждый наполняет его по своему разумению. Каждый закладывает собственные кирпичи на фундамент своего сознания.
- Не совсем так, но да. Я Марта.
Заглянув в глаза случайному знакомому, отвечаю на вопрос. Невольно задумываюсь, а так ли уж сильно он нуждается в ответе. Ведь то, что мы видим, то что нас окружает - это и есть один большой ответ. Целый мир вполне может стать одним ответом на все возникающие вопросы. Как и сейчас. Марта... А почему и не Маргарита? Несколько иных букв меняет смысл? Не может быть!
- А вы Фауст? - без тени улыбки спрашиваю я. Не кажется мне этот разговор удачной шуткой, над которой можно посмеяться или даже улыбнуться. Намек на бессмертное творение Гете - это сакральная тайна, это невыносимо тоскливо, настолько, что щемит в глазах. Но моему неожиданному собеседнику не десять лет. И уж наверняка прожитые годы, множество непонятных, забракованных сюжетных линий судьбы заставят его отнестись к моим словам, да и вообще к любым чужим, всего лишь с долей необходимого снисхождения. Даже если и так - я пойму. Странно понимать того, чье имя даже тебе неведомо, но сейчас все равно пойму.

Казалось, мы друг друга поняли. И очередное соприкосновение взглядов было тому подтверждением. Я не знаю, верит ли в судьбу этот парень. Мне же не оставалось ничего другого, как верить. Потому что у меня нет места, куда я могу сегодня вернуться, сегодня и навсегда. Потому что, по сути, я не умею ничего другого, кроме как верить. А еще потому что это единственное, что я не могу предать. Я не боюсь того, что это слишком наивно, слишком бессмысленно. Если задуматься, вся наша жизнь не имеет никакого смысла. Но все же, все же... Верить намного проще, чем смириться с тем фактом, что вера, по сути - пустота. Это как детский фокус с белым кроликом. Цвет животного совершенно не важен, но так гармоничен общему смыслу, полностью ему созвучен, тем самым прекрасен.
И без разницы, кто прав, а кто нет. Не в этом дело. Мне всего лишь хотелось довериться стечению обстоятельств, причудливой цепочке случайностей, ступать по простирающемуся пути, не сворачивая никуда, ни в единую, казалось бы, спасительную сторону. Даже если все это - происки Дьявола, его удачно сыграная карта. Не страшно. И думать, что мое решение останется верным, несмотря ни на что. И ничьи слова, ничьи действия не изменят истины. Невозможно исказить то, что было искажено. Кстати, нет времени, чтобы найти иной ответ.
- Вот как?
"Что-то в этом роде..." Если как следует вслушаться да разобраться, вникнуть в истинный смысл его слов, вряд ли кто-то сможет одобрить подобную затею. Возможно, это просто сиюминутный порыв, или же наоборот - тщательно спланированный поворот подобных ситуаций, проверенный способ знакомства с молодыми (и не очень) девушками, женщинами. Кто знает? Я ничего не могла бы сказать сейчас наверняка, кроме того, что хитросплетения моей жизни складываются очень любопытным образом.
Случайно забредшие сюда посетители проходили мимо нас, но никто не замечал ни осколков, ни негромкий разговор двух существ, сидящих друг напротив друга. Дела, дела - купить, приготовить, поесть, не забыть - разве будет кого-то интересовать чье-то предельно странное знакомство? Хотя, вопрос поставлен не совсем правильно - способен ли кто-нибудь видеть дальше собственного носа и рассуждать глубже собственных мыслей? Вряд ли. Как жаль. Их не интересует не только чужая судьба, но и даже своя собственная. Они так горько самоуверенны в собственном превосходстве, что и не замечают вовсе, как начинают предавать самих себя. А я выбрала иной путь. Фатализм - удел бессмертных. Пусть это будет вовсе не так. Пусть я возомнила себе слишком многое. Но от судьбы не уйдешь - это я знаю точно, оправдываясь перед роком.
В дальнейшей фразе Фауста, казалось бы, шуточной, цитированной, ни к чему не обязывающей, слышу некую подоплеку. Женский разум играет любимые шутки, подкидывая, будто тасуя колоду, варианты дальнейшего развития событий. Но эта партия будет сыграна вслепую. Никогда и никому не удавалось выиграть у Судьбы. Она может лишь поддаваться, но это можно легко раскусить на раз. И чувство победы в этом случае становится не таким уж сладким и желанным. Оттого я не стала и близко рассматривать ни один из вариантов, отмахнувшись беспечным, но одновременно и мудрым "Будь что будет". Снова в этом мире, где одолевают ночь, пустота и одиночество, в искусственно светящем закоулке снова встречаются глаза. Фауст так и не услышал моего ответа. Но казалось, мы здесь вовсе не за этим. Усталая, не по годам взрослая, даже местами постаревшая душа... Вечные сомнения, которыми я привыкла заменять какие-либо чувства. Это давно уже стало чем-то привычным, даже... беззаботным и простым. Никаких слов не желаю я. Хочется говорить лишь мыслями, мыслями, не вдаваясь в значение скрытых мотивов, сиюминутных ощущений.
Я вижу протянутую руку, уверенно, будто в стремлении захватить власть, а не оказать необходимую заботу. Пару раз хлопнула пушистыми ресницами, пытаясь понять, что это может значить, зачем все это нужно. Не получается. Не могу до конца понять всей этой загадочной и необъяснимой сути. Даже смешно. Ведь ты знаешь сама - все гораздо проще, чем кажется. Излишние причины, подлые интриги за душой, монотонный голос прошлого опыта, перехватывающее дыхание будущего... Обойдемся без того, пожалуй. Разве это и есть искренность? Более чем. Ни в коем случае нельзя все усложнять. Это привычка пагубы. Искать оправдания своим поступкам? Их просто нет... Верить в ложь нет никакого смысла. Но тогда получается, и нет резона в настоящей причине - вера.
Моя ладонь осторожно ложится в его, но легче ли? Возможно нет. Никто из нас не способен услышать друг друга, пока обоим не ясно, чего мы все-таки хотим. Ничего не значащий факт вряд ли прибавит того понимания, которого я так долго ищу, около двадцати лет, практически всю прожитую жизнь. Но брешь в моем чистом видении пробита давно, не заживает еще давнее. А незнание чужих помыслов вовсе не избавляет меня от возможной ответственности.
Грустно улыбаюсь в ответ, бросив бесполезные попытки поисков каких-то вариаций. Ведь правда в том, что ничего сейчас не существует, кроме нашего прошлого. Того, что когда-то происходило с нами. Оттуда и растут те самые цепи интуиции, ее невидимые нити. Это и произошло.
- Вы здесь один? Или с другом Мефистофелем?

- Пожалуй, вы правы...
Сквозь громоздкие витрины все еще падают блики и отсветы неестественного света ламп, прямо на разрушенный и осколочный пол. На улице такая непроглядная тьма, на часах такое позднее время, а я и не думаю находиться в окружении стен уютного отеля. Не так это просто... Вовсе не просто, я бы сказала. Рано или поздно придется прервать сей момент. Придется встать, даже если с закрытыми глазами и глухим сердцем. Вот так, доверяясь Судьбе, перестаешь замечать детали. Слишком поздно пытаться избавиться от абсурдности, искать кого-то здравомыслящего. Остается лишь проявить долю беззащитности. И впредь обязательно говорить робкое "спасибо", протягивая руку.
Определенно что-то случилось до этого момента. О нет, все осталось при своем и на своих местах. Уставшие кассиры за рабочим местом, снующие туда-сюда посетители, многочисленные товары на полках. А вот былое благоразумие давно уже заржавевшее, дало трещину и покрылось толстенным слоем пыли. Но дело-то за малым: стоит кому-нибудь из нас осторожно провести по нему ладонью, хотя бы просто вспомнить о существовании подобной вещи - происходящее моментально заполонит пыльный столб, хорошо заметный в блеске искусственного света, но это и будет правильно. Только это все иллюзии, из ряда небывалых. А реальность заключается в скрупулезном и упоительном изучении друг друга взглядами, обращению улыбками. Чертовски неприлично.
Да и время будто остановило свой ход. Фауст все еще сидит напротив, направляя движение моей руки. А я же, рассыпавшись, подобно несчастным осколкам по полу, гляжу и знать не знаю - действительно ли это проявление заботы или происки Дьявола в более чем скромном обличье. Я не знаю... Дьявол? Тот, кто всего лишь делает то, что считает нужным, в отличие от тебя? Ты в самом деле будешь корить его за подобное, или это говорит твоя мелочная зависть к чужой свободе? Тому, чего ты всю жизнь была лишена. А вдохнув ее за последние дни сполна, жалуешься на сильное головокружение, будто от переизбытка кислорода.
Признаться, я мало что понимала в этих вещах. Всю жизнь ведь жила как-то... иначе... И те, кто когда-то пытался делить со мной прожитое, они тоже были другими. Первый смотрел на меня свысока, как на маленькую глупую девочку (что и являлось истинной правдой), весьма и весьма странным взглядом. Жуткое и зловещее отражение его стальных глаз... И тени прошлого, не отступающие ни на шаг, по ночам садящиеся ему на грудь, не отпускающие и днем... Ни одна хворь не заражает так, как чужое безумие. После него и случился этот внутренний излом. Другой был слишком циничен, серьезен и зол. Резкие перепады настроения, крики за неосторожное слово и малейшую провинность. А взамен - терпение и вера. По окончанию внезапно исчезнувшие. И третий - молчаливый писатель. Придуманные миры. Придуманные жизни. Сотня сотен придуманных образов. Видимо, и меня он когда-то придумал. Мне же хотелось глотка свободы. А не существования среди строк и шороха страниц. Безумие и сплошная чертовщина - никакая я не сумасшедшая, это все не мои фантазии.
Ясно одно - нечего терять тем, кто когда-то потерял себя, уничтожил под гнетом обстоятельств все допустимые грани. Уж жизнь постарается оставить на таких людях несмываемый отпечаток. Осторожный рывок, минутное замешательство. На какой-то момент и в голову не приходит здравая мысль, что за этим следует подняться. Снова извиниться, настолько дежурно и с порывом ложной скромности, что проще удавиться. Чтобы от самой себя стало противно. Чтобы развернуться и отправиться восвояси, каждый по своим дорогам судьбы. Возможно, легкомысленно забыв местонахождение ночного гастронома. Открыв двери, шагнуть в объятия летней прохлады и непередаваемого ужаса, продолжая и дальше терзать свое воображение, дорисовывая мрачные мазки сюрреалистической картины, увиденной в баре. В горле пересохло. Те ужасы, которые я так люблю изображать на своих бредовых полотнах, просто ничто, детская страшилка, по сравнению с тем, что иной раз выдает воспаленная оболочка подсознания.
Дрогнувшая рука. Не будет мне спасения этой ночью. Нет, не смог бы привыкнуть ни один ритм моей жизни к ночным бдениям, если бы я только знала, как испугает мрак и неизвестность, острые зубы и когтистые лапы незнакомых улиц Неаполя. Что-то болезненно впивается в нежную кожу колена, но внимания тому - не единой капли. Только испепеляющий страх. Мне уже начало казаться - я окончательно сошла с ума, представляя странные вещи вокруг. Фантасмагория... Как глупо этого бояться. Время снова теряется, его извечная ценность кажется предельно утраченной. Только слабую грудь сковывает суеверным ужасом.
Для кого-то придумали нерушимые правила приличия. Мораль и норму. Живущие по этим правилам, люди выучили "на отлично", овладели целыми наборами подозрительных косящихся взглядов, стоит им только столкнуться с малейшим нарушением. Их не замечаешь, просто напрочь забываешь о подобных вещах. Но преследуют они тебя, словно болезненные укусы ядовитых насекомых, даже если ты и осознать не в состоянии, что это - именно они.
Испуганно теряя опору, и заметить не успеваю, в какой близости нахожусь перед Фаустом. Свободная рука беспардонно вцепилась в его плечо, ощущая пальцами мягкую ткань. Характерный стук сердца, слишком громкий и непривычный. Нежданно проснувшаяся мысль: Сколько мы уже так? Любое объяснение - нервы, страх, затуманенный рассудок, нелепость мыслей и воображения - я готова была поверить во все что угодно, если бы это хоть раз объясняло происходящее. Но объяснений не было. И вряд ли оно последует. Не представляю, как подобное могло случиться. Одно мне известно - его не пугает этот город. Похоже, он с ним даже вполне на "ты". Он вряд ли рисует у себя в голове кошмарную реальность. И я так этому завидую! Господи, как же я ему завидую! Я видела, как Фауст смотрит на меня, не совершая никаких движений, само собой разумеющихся. Особенно для того, кто лишен таких параноидальных страхов.
- Уведи меня отсюда... Пожалуйста... Только не спрашивай, почему.
Потому что у меня нет таких ответов. Есть только замысловатые мрачные фигуры, понятные мне одной. Что-то вроде вечного кошмара. Следовало стыдиться. Внезапного перехода на "ты", беспричинных страхов, ужасающей для незнакомых людей просьбы, отсутствия каких-либо объяснений - да, именно всего этого. То моя вина, что я совершенно не умею держать себя в руках. Последствия - мой персональный стыд и грех. Но мне тяжело. Издевательским образом страх толкал на все что угодно, лживо обещая минутное избавление от его цепей и оков.

Нарушенные, опрокинутые грани... Есть ли в них место хотя бы одному лучу солнечного света, чему-то теплому и прекрасному. Нет и снова нет... Только ужасные когтистые лапы, изуродованные клочья, леденящий душу смех, с явной примесью чего-то потустороннего, замогильного. Видит Бог, совсем не этого ожидала я от приезда в Неаполь... Совсем не этого! И я еще могла наивно верить, что мне обязательно понравится это место? По сравнению с церковно-целомудренной Пьяченцой, конечно, нравилось. Но, испытывая свой главный кошмар детства, методично возвращаясь к нему снова и снова, надеешься, что хотя бы в огромной людской толпе, в многоголосном гомоне будет проще, найдется какое-никакое сокрытие. Нет. Проще не сделалось. Ничего не нашлось.
Бессмысленным взглядом смотрю в никуда, вновь теряя счет и ценность времени. Нельзя с ним так. Расплата наступает незамедлительно, наказывая мою беспечность за подобные проделки, за мнимую вседозволенность, что когда-то можно не обращать внимание на одну из самых значимых вещей.
Сухими губами глотаю воздух. Мало мне! Едва-едва, с таким большим трудом, будто спасения нет и никогда не будет. Будто одно остается - захлебнуться в собственных кошмарах, остаться навсегда в их коварном плену. Тяжело... И даже... Я сама для себя становлюсь бесполезной. Чем могу себя утешить? Все равно не верю и не понимаю этого странного "Все будет хорошо".
Бессилие, вечно одинокое, вечно тоскующе-мрачное, витает над моей истерзанной душой, в слепой надежде получить ответы. Но я не могу, ибо несут все эти ответы на извечные вопросы тысячи острых клинков самой Правды - пожалуй, больнее этой беспощадной стали ничего-то и не сыскать... Остается лишь улыбаться в отчаянной злобе, ожидать, всегда чего-то ожидать...
Я чувствую кожей - не оборачиваться, только не оборачиваться! Я чувствую внезапное прикосновение. Это ну никак не походило на ладонь, нечто твердое и жесткое. Не страшно. Слишком... Все слишком... Это самое настоящие безумие! - то ли засмеяться хотелось, то ли заплакать навзрыд. Не делаю никакого определенного выбора. Смех, слезы - вся жизнь впереди, чтобы успеть от них чертовски устать. Пропади же оно пропадом! Вся эта нелепая жизнь!
Одно и есть в голове - перезвон десятка литавр, басистый напев органа, жалобный плач скрипки, рвущий душу на куски, сладкая трель флейты. И волшебный баритон, будто сшитый из кусков бархата.
Но раздался шум, словно как от огромного разбитого стекла. Шум - и конец! Шум - и как лезвием опасной бритвы по тонкому горлу. Шум - и завершилась чудесная мелодия. Наверное, именно это и чувствуешь, когда за спиной выламывают руки, когда головой окунают в ледяную воду, и секундных передышек катастрофически не хватает. Пытаешься надышаться - быстрее, быстрее. Но перед Смертью это еще никому не удавалось... Остается лишь бессильное непонимание - как? За что? Что вообще происходит? "Положить деньги на телефон" - как это? - едва не спрашиваю я, напрочь позабыв о существовании подобного бытового изобретения, и что на него, о чудо, еще как-то можно положить деньги.
- Д-да, - выдавливают из себя пересохшие губы. Вторит им потухший взгляд и лик, с неотвратимо набежавшей тенью стыда. Снова оно - мучительное погружение в ледяную воду. Так явственно, так больно... Ослабевшее тело содрогается, исходя в болезненном кашле, в унисон хрупкой душе.
- Да, конечно, - повторяю. Собраться пытаюсь. Натянуть на лицо скромную улыбку - одну из самых незначительных. Найти рассыпанные осколки тела, разлетевшиеся части разума. Придать больше жизни взгляду (что не получается никак, ужасная я нынче актриса). - Я понимаю.
Понимаю... - ничего не значащее, омерзительно лживое слово. Глупое. Лишнее. Должно быть, очень похожее на мое выражение лица, над которым стоит лишь горько рассмеяться.
- Извините...
Нервно прикушенная губа. Собираю все свои силы, чтобы сделать этот шаг, чуть в сторону. Вот так. Теперь чуть дальше. Хорошо. И снова - не оборачиваться, только не оборачиваться. Он должен положить деньги на телефон. А больше - никому и ничего. Ты забываешься, девочка.
Стыдно, черт возьми. Хочется странного. Хочется услышать свой собственный крик, мольбу о помощи. Хочется, чтоб меня высекли розгами, до крови, до умопомрачительной боли, до потери сознания. Чтобы на спине, если я выживу, осталась целая узорная карта шрамов. И шрамы эти хочется иметь на всем белом теле, как не лишнее напоминание "Никогда не разговаривай с незнакомцами".
Ночная прохлада, слабо освещенная улица, этот город, окутанный мраком - он ужасен. Сегодня я ненавижу темноту. Ненавижу из суеверного, так и не исчезнувшего страха. Со скрипом отяжелевшей ручки двери сердце ухнуло и упало куда-то вниз. Ни звука не издает ночная тишина, но кажется мне, что трепещут надо мной огромные крылья каких-то хищных отвратительных птиц. Ни одна не рискнет нападать. Будто подведя меня к западне, к краю обрыва, эти стервятники просто дождутся моей погибели.
Рука судорожно пытается найти в недрах бездонной сумки телефон. Его поверхность заставляет сделать пару глубоких вдохов, успокоиться, на какой-то миг поверить - ничего страшного не происходит. Рано радуешься... - зловеще хохочет кнопочная морда экрана, издевательски пропищав и окончательно разрядившись. Просто до жути хочется грызть ногти, до крови, до основания, а то и до локтей. Но тело угодливо подхватил застывший паралич.
- Ну и что мне теперь делать?
В ответ- глухая тишина. Смеющаяся. Опасная. Одиночество в незнакомом городе - пожалуй, есть, отчего схватить голову руками и завыть от безысходности. Один лишь карман удобных брюк отозвался, угодливо напоминая о хранении в нем пачки тонких сигарет. С чирканьем зажигалки просыпается тяга к пиромании. Один-единственный акт самосожжения был бы ох каким не лишним. Но говорят, это жутко больно. Слышала, ученые доказали, что сожжение тела - самая большая боль на свете. Вторая, что после нее - деторождение. Никогда не понимала, как им это удалось доказать... - глубоко затягивая горький дым, протянуло во мне подобие миссис Марпл. - Они что, сожгли только что родившую женщину? Чисто для того, чтобы сравнить?
Пожалуй, я готова была думать о чем угодно. Чтобы перестать содрогаться от каждого шороха. Чтобы не думать, отчего по узкой дорожке так и не проехало еще ни одного автомобиля. Казалось, в моем положении нарваться на маньяка было бы не так страшно, как сходить с ума от этого ужасающего одиночества, от всех этих звуков, которые насмешливо раздавались за моей спиной.

Это какая-то губительная, изматывающая аберрация мыслей. Так не должно быть. Просто не должно! Знобило. Вовсе даже не от холода, а от панического страха. Когда лишнее движение рукой готово выдать тебя с головой неведомой пугающей силе. Когда в тлеющей сигарете видишь единственное спасение, и занимаешься неслыханным богохульством, молясь, чтобы не успела она полностью догореть, пока... Что значит пока? Что за этим последует? А я знала... В этой оглушительной тишине не могу не ощущать кончиками пальцев и нервами души - что-то непременно должно случиться. Что-то жаждало моей крови, моего страха, что-то с каждой секундой сковывало дрожащее тело ледяной глыбой, невыносимой тяжестью. Мешало жить и дышать. Чьи-то жуткие холодные глаза пронзали меня насквозь, как тысяча острых ножей. Я смертельно боюсь вслушиваться в тишину. Боюсь мрачного шепота, что вдруг смогу услышать. Неуютно переминаться с ноги на ногу, ожидая непонятно откуда хоть какой-нибудь помощи. Бессмысленно... Здесь была только я со своим вечным одиночеством. Что тебе нужно от меня?! - едва сдерживаю потоки бессильных слез. Всю жизнь ходишь за мной по пятам, и не оставляешь в покое даже здесь, в незнакомом городе! Могла ли я надеяться на что-то другое? Окольными и равнодушными путями, острыми углами, перекрестками это проклятое одиночество выследило меня, и снова положило на плечо костлявую ладонь, повеяв запахом тлена.
Нет никакого смысла осматривать окрестности, вглядываться в неизвестную даль, ожидая хотя бы единого звука проезжающего автомобиля, под который разве что броситься осталось, дабы остановить. Но в ушах только надрывная серенада отчаяния. Сколько осталось ждать посреди этой пустоты - мне неведомо. На исходе все запасы терпения, а от шороха крыльев, что так рьяно беснуются над моей головой, перестает стучать сердце, вдруг застыв на самом пике ужаса.
Я не обернулась бы назад даже под страхом смертной казни, любой из ныне существующих пытки. Но как звонко рушатся обещания, когда твой страх буквально наступает на щиколотку когтистой лапой. Только лишь после слабого выкрика, неуютной боли чуть вывихнутой стопы, смятого лацкана пиджака и упавшей сигареты, отчаянно дрожа и хлопая огромными от непередаваемого испуга глазами, видеть можешь - это он. Это Фауст. Черт возьми...
Кажется, он что-то сейчас сказал. Это были его слова, его голос, уже привычный среди враждебной тишины. Заметить успеваю - в его руках телефон. Вроде, он должен был кому-то позвонить посреди поздней ночи, не знаю... Отряхиваюсь от воспоминаний, не могу я прерывать чей-то взгляд, мешая тем чужой беседе, в которой мне явно нет места. Уж такова абсурдная логика абсурдного мира, каким исключением я могу в нем быть?
Не выдерживаю. Колотит изо всех сил. Пережитый испуг утягивает куда-то вниз, заставляя сползти безвольной пустотой, не жалея ткани одежды, сесть прямо на прохладную лестницу. Что было уцелевших сил рука сжимает волосы, испортив приглаженную прическу. Но лишь это приводит в подобие сознания и рассудка.
Теперь уже нет ни до чего ни малейшего дела. Никуда не исчезли пугающие тени, но мне хочется лишь прикусить до крови сжатый кулак слабых пальцев. Или спеть что-то из тягучей лирики Адриано Челетано. Или убить кого-нибудь за чашку горячего чая.
Не верилось все же, что эта маленькая чашка чая способна кого-то погубить, как бы по-звериному отчаянно мне того ни желалось. Но обреченной на сегодняшний день оказалась только я. Ибо карта моя, постыдно низкой масти, оказалась на раз-два сыгранной и сброшенной, словно помеха для выигрышной комбинации. Раскаленная пустота в душе выжигает причудливые узоры, и сквозь эту боль я ощущаю острие стекла. Чуть ниже, не здесь, еще...
Рука остервенело пытается добраться до пораненного места, чудом удерживаясь от соблазна разорвать осточертевший костюм. Замечательно... На пульсирующем колене вижу тонкую струйку крови. Неповинная прядь волос еще сильнее сжимается в руке. Провалиться сквозь землю - чем не выход? Откуда мне, не видящей в жизни ничего, помимо богобоязненных оков своего Города, откуда мне было знать, что и как лучше делать в подобных обстоятельствах? Абсолютная тишина в ответ на немой вопрос. Чертовски логично. Настолько, что хоть удавись с гримасой ужаса на лице. Даже более чем предсказуемо, вот оно как... Самое оно - повод удариться в глухое отчаяние.
Едва слышно, но с таким злобным отчаянием, я хохотнула.
- Serafino campanaro... suona il rock... suona il rock, - выходило куда медленнее, чем должно. Каждое слово резало горло, тонуло в шумном доборе воздуха из ослабевшей груди. В этот неторопливый такт стучит мужской каблук лакированной обуви, отдаваясь в окровавленном колене немыслимой болью.
- Suona la campane... all'Americana... din don dan... din...
Это так напоминало детскую колыбельную. Беспечность слов и мотива перемешивались с отчаянной тоской, тленным страхом и безумием, как повезло, что за милю в округе и содрогнуться некому от услышанного реквиема.
- Suona... suona... suona... le campane al rock'n roll... *
Внезапная тишина. Себя не слышу. Разум - будто густая пелена. Пропасть, раствориться в улицах города. И не найтись к утру. И как я о том не догадалась? Так просто...
- Не обращайте внимания. Я не в себе...
Горький отчаянный смех, резанувший сквозь мрачный кисель ночной тяготы. Окропившее кровью бесовское веселье. Смех одержимой - остается ли что-то еще, другое?

Не в себе... Как пугает, и как нравится мне это определение. Не в себе... Не в своем бренном теле... За гранью реальности. Захочешь - полетишь к далеким звездам. Ну а захочешь - придумаешь себе совершенно другой мир, много отличный от этого. "Не в себе" - какой чудесный выход...
Так будет лучше. У меня здесь беззвездная ночь. У меня куча страхов, сторицей отчаяния, и одна разъедающая душу коррозия одиночества. А хочется горячего чая. Неужто это так много? Все вокруг обещают быть рядом, убивают блеском одичавших глаз, говорят много лишнего, много лживого и ненужного. Их нет. Одна я со всей своей душевной тяготой. Так много любимых масок, обличий, теней. А правды...
Тошно, противно, глупо - как только не чувствуешь себя от подобных мыслей. Хлынули бы с неба потоки порывистого ливня, и растеклась бы вместе с ними по земле, превращаясь в хлюпающую грязь - единственное, что так похоже напоминает мой разрушенный внутренний мир. Подобно загнанному зверю, с уздой для извращенной красоты, чувствую острие в измученном пением и смехом горле. Не могу больше, затихаю. Лишь в глазах горит тот дьявольский огонь, лишь губы растянулись в отрешенном подобии улыбки. Признать свое бессилие, хрупкость, слабость, взять и показать это малознакомому, случайно встречному - какой чудовищный акт душевного эксгибиоционизма. А и живи теперь с этим! Дура дурой! Отчего бы тебе не спеть еще? Молчу. Улыбаюсь.
Он увидел это: меня, запуганную, уставшую, обессиленную. Он выдержал эти отвратные картины дольше, чем кто-либо. И, что не лезет ни в какие рамки реальности: он все еще здесь. По-прежнему. И не узнаешь теперь никак, понимает он меня или нет, пытается ли? Но он слушает. Смотрит. Эти внимательные темные глаза видят все мои страхи, прожигают душу, заставляя бояться еще больше. Но он не уходит. Все еще здесь, все еще рядом.
Я говорила, не проронив ни слова. Взглядом, губами, бурей чувств и эмоций рассказывала Фаусту обо всем. О том, как мне страшно. О том, что наверное, я скоро сойду с ума от одиночества. О том, что перестала спать по ночам. О том, как тяжело дышать, как хочется порой, разбив окно своей маленькой комнаты, посылать проклятья луне. Утреннее зарево просить о нескольких часах безмятежного покоя. И о том, что я практически перестала видеть сны. Поведали мои глаза обо всем, что день изо дня меня отравляет, безжалостно разрывает на куски, нисколько не беспокоясь о том, что я живая.
Отчаянно киваю в ответ. Кажется, огнем горят его руки, диву даюсь, не чувствуя боли. Не великая это проблема - вот так вот безоговорочно кому-то довериться. Да если бы еще дело было в одной только вере...
Как часто лгут мои уклончивые взгляды... Сотня слов, которые я никогда в жизни так и не сподоблюсь сказать. Вечные желания - постоянные, неизменные и каждый раз новые - разве суждено им когда-нибудь исполниться? А эти чарующие сети, в которых пойманным мотыльком бьюсь я, целая паутина из сомнений и убеждений...
Остается только кивать. Заострить взгляд на сплетении рук - моих дрожащих, его тоже. Несвойственно. Непривычно. Вера - к чему она? Одного хочу - просто находиться, пребывать, существовать. Не когда-нибудь, именно сегодня. Сейчас... Всего лишь позволить... Всего лишь закрыть глаза, не задумавшись, отдать свои руки, обожженные поцелуем, позволить увести себя отсюда, от этой западни, от всех надуманных страхов, от обезумевших улиц подальше. Неважно куда. И совершенно неважно, зачем и для чего. Так надо. Повторяю, словно мантру: так надо... Спрятаться от внутренних разломов, от дурацких вопросов, задаваемых в кромешную пустоту, развеять по ветру все абсурдные мысли...
Распахнутые глаза - мы уже стоим, друг напротив друга. Непонятно, как я смогла пропустить этот момент. Как мне это все не мерещится?
Только бы побыстрее покинуть это место. Стиснув зубы, не обращать внимания на больное колено. Остальные вопросы - зачем, куда, когда - выброшены и стоптаны, перемешаны с пылью дорожной и забыты. Слишком много их возникало за сегодняшний день. Как же я устала!

Отдано тело, отданы мысли, чувства, выброшены на откуп пугающей ночи. Я чувствую ее равнодушно-холодные поцелуи, ощущаю как ничто иное грубую нежность прикосновений. Руки ночи - порезанные, исполосованные острыми линиями вековых шрамов. Жутко... Жутко и страшно до безмолвного отчаяния, до прокушенных в кровь губ - и словами никакими не передать. От каждого темного угла, от малейшего встречного шороха вздрагиваю трусливо, лишь рука, лежащая на моем плече, казалось, разливает внутри хоть какое-то тепло, медленно, степенно.
Идем. Все дальше и дальше, через обворожительные в своей мрачности переулки. Тяжело, тонет в груди капризный протяжный стон, так и не рискнувший вырваться наружу. Больная нога то и дело дает о себе знать, что невольно хочется пролить слезы о несчастной судьбе Русалочки Андерсена. Как там было? Каждый шаг - боль. Новый шаг - новая боль... Навстречу - внезапно выросшая церковь, будто выпрыгнувшая из угла, невзирая на значительные размеры. Лишь у строения этого пришлось остановиться, испуганно отшатнувшись назад.
Целая лавина разбуженных воспоминаний, накрывает она с головой своей неимоверной тяжестью. Как укоряющее назидание - целомудренный и ханжеский Пьяченца, и веки мои покорно опущены в пристыженном страхе: куда идешь? Зачем? С какими целями?
Не понять ему... Расступаются перед ним узкие проулки, из которых и днем-то выход нипочем не разглядеть, ночной мрак отступает, заслышав его шаги, и властен Фауст над таким многолюдным городом. Откуда же знать ему, чего бояться может провинциальная простушка? Рассматривают печальные глаза блестящий лак туфель. Молчим. А то как наступит нежданно катарсис. И готова ты не будешь к неизбежным печалям... Но разве станет о чем-то печалиться душа, оскверненная материальной оболочкой? Очень вряд ли.
Когда-нибудь подобные вещи неизбежно сведут с ума. Шаг за шагом, сотня, две сотни - и уже неважно абсолютно, кусает ли в спину рогатый месяц, посмеиваются ли над нашей абсурдностью холодные редкие звезды. Всего лишь одна чашка горячего чая - крепкого, без сахара, и не нужно мне ни одно небесное светило. Зачем они мне? Чашка чая успокоит, согреет озябшие пальцы. А солнце - оно светит всем подряд, без должного разбора. Мне ли, эгоистичной, с кем-то делить свое тепло?
От мыслей отрекаюсь, стараясь прислушиваться к своим ощущениям. Какая разница, что из них заведет меня в опасную ловушку? Более чем скромный дом, поникший и безжизненный коридор, будто пересохший могильный холм. Равнодушные глаза консьержа - "ааа, опять ходят тут".
В квартире так мало воздуха, но кажется, это и является сейчас таким необходимым. От переизбытка кислорода кружилась голова, но от подобного перепада вряд ли сделается хуже. Зачем я здесь? Не хочу думать. Только не сейчас... Обняв колени, осторожно положив на них голову, хочу сидеть в кромешной тишине и смотреть на Фауста. Отчаянно завидовать ему, изо всех сил пряча в себе постыдное щемящее одиночество. Его жилье - само воплощение свободы и независимости, гордой самостоятельности. Для чего мучить себя роскошью мебели, варварским великолепием отделки, когда душа твоя пустая и пресная? Для чего наполненной сакральным смыслом душе жить где-то в другом месте? Имеет ли смысл становиться рабом своих вещей?
Вот только все это слишком быстро, должно быть? Заботливо предложенный напиток, мягкая подушка... Чаю, да. Выпью, - соглашается взгляд. Остаточная лихорадка ужаса, желая отыскать выход, чуть нервным движением роется во внутренностях сумки, ища заветную пачку сигарет.
- Даже если чай будет несколько... крепким. Пожалуй, выпью, - отвечаю срывающимся полушепотом, все еще погруженная в недры бездонной сумки. Кажется, нашлась.
Небрежно повешенный на стул пиджак. Пара расстегнутых пуговиц рубашки. Дышать глубже... Успокоиться... Этого не повторится больше. Ты в безопасности. Слишком быстро все это произошло. Но иначе, наверное, не могло и быть. Иначе - прогрессирующее безумие. Иначе - пролитая кровь по спутанной траектории синих вен. Мне безразлично, что будет дальше. Я не хочу думать да гадать, что принесет завтрашний день, какие разрушительно-гиблые мысли, какую пагубу существования. Умирать, снова и снова - это неизбежно. Оправдывать себя - попросту глупо. Почему так? Все из-за дурацкой привычки говорить правду себе в лицо. Каждый раз - весьма странная история... И каждый раз я забываю о том, что ложь намного проще, намного лучше всяких слов. А лучше всякой лжи... Молчание...
Ничего нет прекраснее смерти. Забвения и легкости. Тяжелая и уставшая за день голова утопает в предложенной подушке. И высоко, под самый потолок, клубится сигаретный дым, выше и выше... Завораживает. Уносит за собой, в свободный изящный полет. В чем весь мой смысл? Терять очертания своей личности? Терзать себя перепадами настроения, тонуть в собственных чувствах, падать вниз, увязнув по горло в кошмарах, парить ввысь, получив временное успокоение. Хотя бы иллюзию покоя - да, я соглашусь и на нее.
- А скажи мне, Фауст... - плавно протягиваю каждое слово вглубь квартиры, откуда презрительно фыркает чайник, откуда доносится терпкий запах законного обитателя - туда, в сторону кухни. - Если бы у тебя была возможность...
С наслаждением затянуться. Взмахнув ресницами, снова наблюдать за чарующем танцем сигаретного дыма.
- Получить ответ на вопрос. Любой. Но с условием, что этот вопрос - последний.
Самое страшное. Не так горька потеря, как осознание - больше этого не будет. Не важно чего.
- О чем бы ты спросил?

Страшно ли оно - ответ не получить? Вопрошать в темноту, посылая проклятья бездушному светилу, безликим уличным фонарям. Нет. Куда страшнее - не иметь никаких вопросов. Знаю. За душой потому как - ничего, с жалкой пустотой. Пред глазами - дешевый отель. Впереди - будущее, до того неопределенное, издевательское, что изведывать тошно, проживать секунду за секундой. А хочется немногого. Хочется песчаного берега. Хочется любоваться россыпью звезд, когда думается: протяни руку, и почувствую сквозь пальцы Млечный Путь. Затмение, сравнимое разве что с уходом в продолжительный запой. Затмение... И не нужна судьба, не нужны хитросплетения жизненных Дорог, не нужна щемящая пустота. Одиночество не страшно, когда над головой простирается во всей красе целая Вселенная.
Ответы, говоришь ты? Пожимаю плечами. Пускай будет так. А минута или две... Какая разница? Единственно разумный выход, быть может, просто убежать. Быстрым-быстрым шагом, зажав в руке обувь, собрав остатки мужества, накинув на плечи вечерним плащом все свое бесстрашие... Дверью стараясь не хлопнуть сильно, просто уйти. Уже оказавшись снаружи, остервенело что-то прокричать, сползти по стене, оглушить резонансом безвольного крика столь сонный притихший квартал. Исчезнуть, раствориться во мраке, потому как существует еще на свете понимание. А ближе к восходящему утру... Кому какое будет дело? Труп провинциальной итальянки вряд ли оценят задорого.
Но я остаюсь. За стеной - чужие стоны, балансирующие, должно быть, на грани взаимной высококачественной лжи. Здесь, совсем близко, куда отправился мгновение назад Фауст, слышится его неторопливая речь. Невольно прислушиваюсь, медленно закрывая глаза. Умереть бы, зарывшись в могилу из собственных мироощущений. Очаровательное, должно быть, выйдет зрелище.
Резкий звук. Вздрагиваю, обнажив оголенные нервы. Сердце, будто вовсю орудуя молотком, пробить пытается грудную клетку. Что...
- Не много ли зеркал на сегодня?
Все еще закрытые глаза, порывистые доборы воздуха, померкнувшие краски мира. Тянет выключить звук - редких проезжающих машин, капель воды, стекла еще, жалобно зазвеневшего последний раз за свое существование. Тянет если не отравиться в упрямом недоверии, то хотя бы в доверии наивном и глупом сгореть. Как при всем при этом сохранить рассудок? Все-таки сбежать, пока не отдана твоя душа на растерзание жадного пламени?
Пожалуй, уже слишком поздно. Ощущается нежной кожей прикосновение - холодное, осторожное, успокаивающее. Не остановить подобным кровоточащее сердце. А нога вполне себе заживет. Не спеша облизываю пересохшие губы. И в самом деле, слишком много звона разбитых зеркал (более чем опасный уход от искаженных вкривь и вкось отражений реальности), слишком много криков отчаяния, отвращения к себе, беспробудного страха. Слишком много всего. А если пошевелиться, даже слегка, будет очень больно.
Хрупкие пальцы с силой теребят край подушки, в безнадежной попытке заглушить ощущения. Слишком шумное дыхание, и, не сумев далее сдерживать молчаливого терпения, из груди вырывается стон. Осторожно касаюсь запястья Фауста, пожалуйста, не нужно. Моя холодная ладонь скользит чуть выше, ощущая мягкий материал его рубашки.
- Это больно... - шепчу.

Мне все это снится, и только. Слишком широко закрыты мои глаза, но к утру я обязательно проснусь. А к вечеру уже и не вспомню. Но разве так бывает в сновидениях? Разве можно при этом чувствовать такую боль? К чертовой матери пораненную ногу! Этот порез - лишь жалкая симуляция по сравнению с тем, что творится внутри, какой отчаянной болью разливается по всему телу прикосновение Фауста. А глупо было спросить у него, о чем он сейчас задумался. О чем вообще обычно думают в таких ситуациях? Или нормальные люди их стараются избегать?
О да, уж куда проще было бы раствориться в небытие, встретившись с бесконечностью. Желание жить - это слишком непонятная мне прихоть. Не сказать, что эта комната воплощает из себя саму Жизнь, во всем ее великолепии. Но, слушая малейшие отголоски покоя (в унисон стона прелюбодеяния из соседней квартиры), балансируя на тонкой грани между вымыслом и явью, понимаю - здесь все дышит. Где-то тяжкое, где-то презрительное. Иной раз и философски равнодушное, чаще - с прерывистой безысходностью. Всяко. Но я чувствую, совершенно не обманываясь в собственных ощущениях: здесь, в этом тесном доме все дышит. Везде есть призраки прошлого. Что говорить - каждого они из нас они преследуют с завидной регулярностью, упорно ходят по пятам, выжидая, намекая, напоминая о себе. Не прикоснуться так просто к этим бестелесным миражам. Факт, что они каждый раз при этом исчезают, должно быть, туда, откуда явились. Пребывая здесь, в окружении собственных миражей и иллюзий, переплетаясь теперь вот с чужим внутренним миром, совершенно иным микрокосмом, вовсе не тяжело быть легкой и печальной. Куда как сложнее удержать проснувшиеся необъяснимые чувства... Но есть замечательный выход - искренне поверить, что ты не занимаешься горьким самообманом. Смотреть, не открывая глаз, вдоволь наслаждаясь увиденным. Говорить, говорить что-то, не издав ни звука, понимая, что вряд ли доведется вести столь важную беседу. А главное - слушать и услышать. Для начала, хотя бы саму себя (ибо трудно это дается, как никогда раньше).
Просто ночь наступила слишком быстро. Я забылась, уследить не успела за убегающими стрелками часов. Как-то оказалась в этой квартире, слишком мирной и тихой, хозяин которой пытается заботливо помочь, но отчего-то его прикосновения теребят оголенные нервы. Чувствую, будто у меня нет кожи. Я одна сплошная живая, пульсирующая рана. Но теперь еще и это... Каждый поцелуй оставляет незаживающий шрам, мучительно обжигает, но нет ни желания, ни сил остановить это.
Содрогнувшись от какого-то слишком близкого присутствия, распахиваю глаза. Никакая ясность понимания не сможет отогнать иррациональный страх, который внезапно завладел моей душой, навел в ней жуткий бедлам и теперь восседает на троне победителем. Непонятно было даже то, что меня сейчас больше пугает: непозволительная томящая близость наших тел, слишком сладкая боль прикосновений, того, что за всем этим может последовать. Или же вообще того, что чего-то может вовсе и не быть. Как неразумно с моей стороны находиться в такой опасной близости от малознакомого человека, - осознала я происходящее. Но, вот ведь странно, куда неразумнее бояться хотя бы осторожно пошевелиться, не желая малейшим движением разрушить эту сиюминутную идиллию.
И думать не хотелось о каких-либо сомнениях. Когда-то эти неверные попутчики, звери Скорби под маской благоразумия, равнодушно сломали меня изнутри, испортив и перечеркнув мою жизнь, растоптав колоссальные возможности счастливого будущего. "Марта и счастье" - два антагониста, непримиримых противника, никак не уживающиеся вместе, сочетаемы только в вечном противостоянии друг с другом. Но пока я живу на этом свете, пока еще вижу и дышу, подскажет моя память - так было далеко не всегда...
Волосы Фауста неровно спадают на его лицо. В глазах - весь лед Арктики. Для самой себя незаметно и неожиданно, осторожно убираю непослушную прядь. Следовало бы остановиться, прервать свои необъяснимые (к тому же, неправильные) поступки каким-нибудь вежливым словом, или хотя бы недовольным взглядом. Если не поможет, всегда можно попытаться вырваться, расцарапать лицо, и сбежать отсюда. Но мне захотелось провести ладонью по его шее, наивно делая вид - это вышло случайно. Это вовсе не я.
Даже все окружающие звуки перестали существовать в моем сознании, стоило лишь почувствовать кончиками пальцев пульсирующую вену. Кроме одного, особо настойчивого.
- Кажется, к тебе пришли...
Не кажется. Звонок в дверь, даже если бы его можно было списать на плод воображения - уж слишком бессмысленная галлюцинация. А вопрос о том, кому и зачем приходит в голову заявиться посреди ночи, несколько бестактен, наверное. Хоть и любопытен.

В полумраке комнаты, в тусклом свете одной-единственной лампочки даже глаза не чувствуют боли, методично и воистину с богемным пристрастием изучая потолок. Причудливые разводы, то ли оставленные здесь равнодушной рукой Времени, то ли шаловливые тени решили разыграть передо мной целые представления... Одно знаю точно - мне все это не мерещится, не всплывает, подобно жутким играм воображения. Ночной гость - кто он? Я даже представить себе не могла. Ко мне обычно никто не приходил в такое позднее время. Ночь всегда принадлежала лишь мне одной, и как ничтожно мало было тех, с кем мне доводилось ее когда-то делить, будто черничный пирог с густой глазурью. Так уж вышло, что я помню каждого. Они мертвы, хотя, быть может, и ходят по безлюдным переулкам Пьяченцы, топчут землю местного кладбища, не подозревая, что давно уже похоронены. Мною. Собственноручно. Счастливцы, освобожденные от дальнейших неизбежных огорчений. Ни в голове таких не удержать, ни в сердце. Последнее пристанище (памяти ради к обрывкам фраз, мимолетным прикосновениям, череде поцелуев - от дружеского чмока до вызывающих болезненную истому, слиянию тел - такой же неопределенной близости, как и Они сами) я даровала им лишь на листах девственно-чистой бумаги. Бережно хранимые зарисовки до сих пор ютятся в папке, обитой иссиня-черным бархатом, глубоко, на самом дне ящика стола. Не со мной они этой ночью. Спят беспробудным и блаженным сном, ровно до следующего раза, пока пальцы не сжали осторожно застежку, пока не перебирают они один за другим, вслушиваясь в трепетный шорох листов, не насладятся пока вдоволь их тонким запахом, да и душа пока не переживет заново ту пучину волнений - самых прекрасных на свете мук, после мук творчества. А сейчас - пусть крепче спят, пока это возможно. Ровно до следующего раза, который предвидится ой как не скоро. Редко я ворошу прошлое, но в эти мучительные минуты мне так становится грустно, больно и мерзко от того, что было и что никогда уже не перечеркнешь, не сотрешь из памяти до зияющей дыры, не скомкаешь и не выбросишь в мусорный ящик. Какое неслыханное кощунство - осквернять покой усопших, насквозь пропитанных ароматом ладана. Но как нуждаюсь я в этом, выпивая каждый раз огромную чащу боли, скользя грифельным карандашом по белоснежной поверхности, будто полосуя острой бритвой свою тонкую кожу.
Я не знаю, кто решил прервать эту череду, тонкую цепь сегодняшних событий. Но не завидую тому, ежели доведется наблюдать столь безумную ночную гостью Фауста. Сумасбродную девицу, которую до костей пробирает озноб, томимую криками дикой агонии. Не пожелать себе самой такого "счастья", не напороться бы самой на блеснувшее острие своих эмоций. Но чего хочет заблудший путник? Темноты? Опасности? Временного приюта? По сути, вся эта красота крадущейся пустоты - не более эффектна, чем невзрачные обои этой квартиры. Разве что воздух свободы позволяет здесь спокойно дышать. Идти вперед, сходить с ума, но не выживать, не влачить существование. Что угодно, только не это.
Курьер... Я узнала бы его наверняка. Избавить замученного бедолагу от нелепой униформы, снять с плеч штампы наигранной вежливости и псевдопрофессионализма, я угадала бы без сомнений - этот молодой человек работает курьером. Преимущественно в ночные смены. Каждый вид деятельности оставляет неизгладимый отпечаток. У него же он особенно явно читался на замученном лице, жесты и движения выдавали с потрохами. Интересно, чего он хочет еще, помимо заработанных денег и щедрых чаевых? Если забыть, к тому же, о единственных желаниях человечества - дом, работа... гребля.
Губы растягиваются в небрежной ухмылке. Кажется, я догадываюсь. Стоит всего-навсего добавить немного разрушения. Только как? Обойтись несколькими манипуляциями с сознанием? Обмануть ожидания? Нет. Не сегодня. Перевожу взгляд на причудливый театр теней, который стал для меня за считанные секунды куда реалистичнее, чем вся кромешная и суетливая жизнь. Бездействие - не такой уж и плохой выбор, а иногда и попросту самый лучший, если не сказать, что единственно возможный. Слишком глубока моя зияющая рана. И так отчаянно хочется, чтобы этот парень поскорее убрался восвояси. Вздыхаю. Сейчас это более, чем необходимо... Странная неблагодарная привычка - игнорировать чье-то присутствие. Она родилась во мне только сегодня, только сейчас, но уже навязчиво грозит стать одной из самых любимых. Вот и прекрасно. Действительно прекрасно - не тратить слов и мыслей, создавая тяжкую атмосферу полной бессодержательности. Тяжелее всего взор пустой изображать, когда голову то и дело одолевает множество мыслей, душу разрывает на части от жесткого и блестящего коленкора эмоций. Самые сложные роли - не те, которые чарующе глубокомысленны. А те, что бесподобно простые и пресные.
Затянувшееся молчание, коим можно насладиться вдоволь, окунуться с головой, блаженно щурясь от его бережных прикосновений, вдруг сыграть решило злую шутку, утягивая на самое дно, пресекая малейшую возможность вдохнуть воздух свободы, уже ставший таким привычным. Беспощадно сдавливает грудь ледяным обручем, замыкая в металлическом кругу одиночества, доселе вполне уютной и разумеющейся сферой. Как не хочется мне выпускать из ослабевших рук тлеющую темноту, битва заведомо проиграна. Мне не справиться с ускользающим фантомом. Остается лишь возмутиться своей слабости и беспечности. Остается только улыбнуться, засмеяться смехом великодушной Королевы Мрака, над тем, как ночной порыв ветра бесновато распахнул форточку, и над тем, конечно, как сочно (подобно венам, лопнувшим под сталью лезвия) этот звук разрезает губительное молчание, повисшее, нет, подвешенное, вполне справедливо казненное.
Ваше Высочество ходит в изодранных брюках? Нет. Конечно же, нет. Какое досадное недоразумение, какая нелепая оплошность! Разве может позволить столь титулованная особа себе такие пошлые плебейские вольности? Смешок. Еще один. Куда острее, куда язвительнее, будто разыгравшийся на славу, вошедший во вкус происходящего. Моменты - одни, другие, не заметишь. Один, два - целая жизнь. Удалившиеся шаги, куда-то в сторону темного тамбура. Вопрос буквально нескольких секунд - освободить себя от атрибута нелепой распущенности - испорченной одежды, некогда любимой. Белая льняная рубашка свободно скользит по контуру тела, распаляя куда сильнее, чем лоск и дороговизна многочисленных брендов со смехотворными названиями, более напоминающими собачьи клички. Твой страх находится совсем близко, сколько бы ты не внимал россказням о профессионализме посыльного. И твой страх - это я. Следовало бы тебе куда раньше исчезнуть в луже собственной крови. Подальше...
Тихо-тихо, не выдав себя ни единым неосторожным движением. Ожидающий чаевых человек так схож с цирковой собачкой. С таким мерзким взглядом могут сравниться разве что залитые алкоголем зенки, вытекающие через край стараниями похотливых желаний. Смешно и омерзительно.
- Я устала ждать... - и голос как будто не мой вовсе. Таинственно растянутая фраза, утонувшая в целой буре сумасшествия, ударившая по глазам и по виску чем-то тяжелым, оставляя растекаться по телу пленительной волной, загоревшиеся глаза, казалось бы, сверкнули в полутьме коридора.
Красные ногти оставляют одноцветные полосы на шее Фауста. Катастрофически был необходим план дальнейших действий, но жизнь не оставляет никакого выбора. Будь у меня суфлер, нашептывающий мне нужные под каждый определенный момент остроумные фразы, подсказывающий сугубо правильную последовательность действий, а лучше - несколько вариаций под мой собственный выбор (дабы марионеткой не ощущаться в грязной игре с самой собой, иметь хотя бы малейшую иллюзию выбора), как проще тогда бы жилось на свете! Но у меня есть только порыв, внутренний, ничем не обоснованный и совершенно необъяснимый. Не голос разума и не интуиция, куда мне до этих вещей... Всего лишь порыв, всего лишь подслащенная пилюля моей горечи существования. Приняв ее в очередной раз, смакую и разгрызаю кисло-сладкую оболочку, разделяя этот бешеный порыв с кромешной тишиной, оставляя его на губах Фауста, упоительнее, глубже, с необъяснимым желанием вырвать к чертям его душу из тела. И даже новый смешок, едва ощутимый, утонувший в диком сражении губ, не смог прервать меня ни на секунду. Дьявольски весело вслушиваться в булькающие звуки поперхнувшегося бедолаги-курьера, и то, как отчаянно парень пытается нащупать ручку входной двери.
И вроде бы, не так важно, что у Гете все-таки было несколько иначе...

А может статься, мне понять хотелось - почему все складывается именно так, а не иначе? Почему вместо того, чтобы убраться отсюда со скоростью звука, с матюками через слово и мыслями "Угораздило связаться с психами", курьер так непозволительно долго мешкает и топчется в дверях? Почему, вместо того чтобы сгореть заживо от стыда за свое поведение, только распаляюсь все сильнее и сильнее, и это под ошалевшими глазами забредшего посыльного.
О нет, мне ничуть не стыдно! Мне дьявольски смешно, просто до безудержной истерики, до всхлипывающих стонов, вызванных чередой непрерывного веселья. Я могу только воображать, что творится за моей спиной, особенно когда с остервенением дернулась ручка и звук нервно захлопнутой двери громогласно резанул по ушам. "Сдачи не надо!" - хочется крикнуть в спину убегающему. Но ему повезло, если хотя бы одну купюру забрать успел. Жаль только, что аплодисментов сорвать не успел за безупречно проделанный номер, выходку под грифом "ночной крышеснос".
Только бесноватая улыбка медленно стирается с лица, уничтожается, словно ластиком незадачливого художника. Можно до бесконечности жалеть о всех безрассудных вещах, растянуть вечные попытки искусать до крови локти, только напрасно это, как же напрасно... Никогда не перестану совершать глупости, ведомая губительным отчаянием. И даже видимость хоть какой-то вины создать не получится. Всегда происходит настолько разрушительно, когда обуревает душу и диктует поступки не пустая и нелепая мораль, а одни лишь дикие инстинкты. Но кто меня сейчас осудит, ежели я ни для кого не существую? Разве что собственная голимая Совесть...
Поспешно закрытая дверь. Очевидно, быстры шаги по лестнице. Здесь никого больше нет, только мы вдвоем, а потолочным теням вся эта безумная игра неинтересна. Стерли улыбку с лица эти горящие озверевшие глаза, жадные руки, с грубой нежностью добравшиеся до моего дрожащего тела.
- Что ты... делаешь? - беспомощно глотаю воздух, упираюсь кулаками в мужскую грудь, чувствуя сквозь одежду порывистый стук сердца. Если сперва я думала о том, с каким потрясающим изяществом Фауст подхватил мою занятную игру, дикую выходку. Оказалось, что...
Теперь уже стало действительно страшно. Я не хочу, не хочу! Прекрати немедленно! Тонут мысли в частоте дыхания. Тонут и погибают под уверенными движениями пальцев, бесстыдно проникших под мою рубашку. Не оставляет никаких сил для сопротивления мучительно-протяжный поцелуй в шею. Взметнувшаяся для звонкой пощечины рука внезапно падает на плечо Фауста, зарывается в его волосах, и общее учащенное дыхание предательски прерывается моим стоном.
В голове будто что-то натянулось и лопнуло, как струна визгливой скрипки. Прижимаясь все сильнее, ближе уже просто некуда, тело снова и снова требует этих обжигающих прикосновений. Пальцы неосторожно срывают пуговицу рубашки, будто спятив окончательно, пробираются ниже, к ширинке джинсов. Кажется, что я вовсе не имею кожи, кажется, что невыносимую боль доставляет каждая часть одежды Фауста.
А теперь еще и боль вполне ощутимую... острую, но мимолетную. Доля секунды - и я удивленно созерцаю небольшой порез на собственной ладони. Сколько крови за сегодняшний день, сколько крови! Капля за каплей... Он с ума сошел, да?
Растекаюсь по чужому безумию, отчего-то наслаждаюсь этим необъяснимым чувством страха, растворяюсь в нем, будто в водке вода из-под крана. Завораживающие капли крови на белой, почти фарфоровой ладони. Это сон. Ничего и близко не похоже на привычную реальность. Глаза мои, словно под гипнозом, замерли, отражая целую бурю перемешанных чувств. Поврежденная ладонь тянется к ненасытным губам Фауста. Зачем, почему, для чего - откуда я могу найти на эти бессмысленные вопросы столь же неясные и бессмысленные ответы?

Я облизнула пересохшие губы, проследив за сим моментальным порывом, словно сама ощутила этот железный привкус крови на своем языке. Я сошла с ума... - говорю себе то и дело. Так нельзя! - повторяю, теряя голову от диссонанса мыслей и чувств. Уговариваю себя сбежать отсюда, просто слезно умоляю закончить это безумие. Но чем больше прошу, тем быстрее распаляюсь сама от собственного грехопадения. Предаю свою порочную душу анафеме, и жажду немедленно сгореть в этой пламенной страсти.
Нож по первой просьбе моей отлетает в сторону, как безобидная детская игрушка, или настолько естественный предмет одежды, аксессуарчик, который и внимания не стоит никакого, и объяснений пустых - зачем, для чего, для кого... Мельком брошенный взгляд, чуть испуганный, замутненный пеленой возбуждения. Хочется остановить время, продолжать случившееся до бесконечности, увидеть блеск этой кухонной утвари, ощутить на тонкой коже холод и остроту металла, умирать от адской боли и наслаждения, сантиметр за сантиметром... Хочется, заливаясь слезами, падать на колени, просить пощады, обещать сделать самые немыслимые вещи, от которых у благопристойных девиц случится обморок. И знать, что пытка не прервется, что минутное удовольствие необходимо заслужить и выстрадать.
Но нож теперь лежит на полу, и мои губы томятся под новой чередой поцелуев, дыхание сбивается от руки, устремившейся к запретному. Гипс и горячие пальцы... Это и есть самая мучительная пытка, самая тягучая и сладкая.
- Что?
Будто колючие струи ледяного душа. Внутри все оборвалось и со свистом летит в Преисподню. Руки холодеют, и даже сердце перестает стучать. Кажется, и дышать забываю... Или это всего-навсего кожаный с шипами ремень, безжалостно впивающийся мне в горло. Волна жгучего стыда и отчаянного страха накрывает с головой. Он осуждает меня. Прошу тебя, не надо! Только не сейчас... С приходом рассвета я начну сама себя судить с лихвой, возненавижу за то, что переехала в этот город, за то что не осталась прожигать никчемную жизнь в пуританской Пьяченце, среди ее церквей и храмов, за то что вообще родилась и живу на этом свете. Завтра так оно и будет, но не сейчас. Пожалуйста, не осуждай меня и постарайся не возненавидеть!
- То же самое, что и ты...
Боясь оборвать тонкую нить, связавшую нас на эту ночь, неистово покрываю шею и плечи Фауста поцелуями, тонкие пальцы избавляют его тело от последних остатков одежды. Какую невыносимую боль она приносит.
- Не думай об этом, не надо. Не слушай...
А до утра осталось так мало времени. Дальше необходимо как-то выживать, чем-то заниматься, искать себя в этой нелепой череде событий, называемой жизнью. Все делать для того, чтобы многолюдный город не сожрал со всеми потрохами, и костей не оставив. Неизведанное, нерешенное, вот что ожидает меня впереди. И с рассветом - болезненная пустота в слабой груди, так ведь всегда бывает.
Но не сейчас, когда дорога каждая минута. Когда не в праве я о чем-то думать, когда мне необходимо все это, когда жизни дальнейшей не представить без глотка воздуха Свободы, что прочно поселился в этой маленькой квартирке.
Хлесткая пощечина по моему будущему, по моей душевной чистоте. Закрыв глаза, я отдаюсь ему - вся, без остатка. С такой страстью, как не умела никогда раньше. Ближе... Еще ближе, стерев чопорные рамки псевдоприличий. Не знаю, в какой момент они разрушились окончательно. До боли прижавшись к стене, изнемогая от резкого проникновения, утопая в пучине окончательного сумасшествия, слышу собственный вскрик - протяжный, громкий.
- Прошу тебя, не останавливайся... - слов своих не разбираю, умирая от одного лишь желания, чтобы не прекращалось происходящее. Плевать мне, что будет после. Плевать на то, как с этим жить буду дальше. Знать не хочу, только сгореть в этом огненном порыве, к утру, быть может, бесследно развеявшись пеплом.

Ближе... Умереть хотелось. Чтобы пальцы длинные сомкнулись на моем горле. Чтобы не дышать полной грудью, не вбирать порывисто и часто пьянящий воздух. Невыносимо более видеть его, ожидать, проклиная тянущиеся секунды. Или же самой оставалось порешить, выгнуться, застонать порванной гитарной струной. Ненавистны мне эти мучения, ненавистна бесчеловечная жестокость, которой подвергает меня Фауст, невыносимо растягивая время. Уж настолько промедление смерти подобно, что на ногах устоять не было никаких сил.
Резкий звук - до звона в ушах, до беспомощной хрипоты. Ногти остро впиваются в мужские плечи, как же хочется вырвать из груди его сердце. Грохот подвернувшейся вешалки, удар от падения, и он ближе, настолько, что бьющее по вискам и глазам безумие накрывает мощной и удушливой волной. Я продолжаю сопротивляться, умоляя мысленно, чтобы удержал, чтобы выпустить не посмел из своих цепких пальцев. Беспомощно кусаю губы, тело звучит, как пружина, напрягаясь изо всех сил, ища спасения, пытаясь вырваться. Бесполезно... Блаженная покорность, собственная слабость и беспомощность причиняет столько мучительного удовольствия.
Еле слышно, сбивающимся хриплым голосом, шепчу что-то несвязанное. Сладострастные стоны разрывают душу, хочется прикасаться к нему, оставляя на коже кровавые полосы ногтей, вбирая дикое желание, капля за каплей. Но рука изо всех сил прижата к полу, и оттого мое тело полностью во власти Фауста, сгорает под неистовой страстью, находя освобождение только в частом дыхании и звучных вскриках.
Апогей сладкой пытки - плавно накрывшее томительное ожидание. Скоро... Совсем скоро... Широко распахнуть глаза, стиснуть зубы, подумать о чем угодно, хотя бы извлечь корень из любого трехзначного числа (чего я делать-то и никогда не умела). Не хотелось завершения, все что угодно, лишь бы это длилось подольше, а лучше - и не кончалось чтобы вовсе. Но движения все быстрее и быстрее, мгновение - и тело просит пощады, взмолилось о завершении, два частых дыхания сливается воедино, и последний стон - особенно громкий, перерастает в крик.
Забытие. Блаженные минуты, в них нежно переплетаются пальцы. Наэлектризованный воздух пахнет сексом. Немного саднит горло и очень хочется пить. Но куда больше хочется знать, что время над нами не властно, именно здесь и сейчас оно оставило нас наедине, остановив свой поспешный ход.
- Я бы покурила...
Утыкаюсь в пульсирующую вену на шее Фауста, чувствую губами соленый привкус. На его коже виднеется багровое пятно, оставленное мной в порыве страсти. Не стоило бы поступать неосторожно, но так не хочется думать о том, что возможно у него строгий дресс-код на работе. А может быть, есть любимая женщина (кому еще позволительно звонить посреди ночи?). В конце концов, следы от подобных ночей оставляют отпечаток где-то в глубинах души, в недрах подсознания. А засос пройдет через несколько дней.